Не приведи меня в Кенгаракс - Страница 27

— Когда это было? — спросил Турусов.

— В семьдесят девятом, весной, — вздохнул пенсионер. — Потом мне пригрозили, что если буду этим заниматься, то стану обычным пенсионером, с обычной пенсией и комнаткой в полуподвальном помещении. После этой истории забрали товарищи все бумаги из моего дома, и с тех пор все «ненужное» сжигают сразу же после заседания редколлегии. А потом отрекаются…

— А больше не пробовали? Может теперь опубликуют? — с надеждой произнес Турусов.

— Рукопись в издательстве в тот же день утеряли. А силы и веры уже нет, устал я. Помнить — еще многое помню, а снова записывать все, как было, даже не хочется. Заставили меня товарищи над первым костром петь с ними наш старый гимн. Отрекся тогда и от старого мира, и от прошлого, и от себя. И это было не первое мое отречение… Было время, когда отрекаться приходилось публично и регулярно. И желающих отречься море было, очереди выстраивались, как сейчас за благополучием…

После уличной сырости теплый воздух квартиры сразу расслабил Турусова. Хозяин постелил Турусову на диване с бархатной обивкой, а сам улегся в этой же комнате на старую железную кровать.

— Спи спокойно, — проговорил он. — Когда проснешься — разбудишь меня.

Следующим вечером, когда Турусов с товарищем Алексеем пришли в клуб теоретического собаководства, первым, на что обратил внимание бывший сопровождающий, было отсутствие двух ящиков, принесенных студентами. Товарищ Алексей перехватил бегающий взгляд Турусова и горько улыбнулся, покачав головой. Трое других товарищей к тому времени уже сидели за невысоким грубо сколоченным столом и мирно беседовали о тяжких временах царского режима, показывая неплохие знания той истории. Видно эту историю они тоже знали хорошо, но кажущаяся ее недавность не позволяла персональным пенсионерам говорить о ней легко и открыто, как о «делах давно минувших дней».

«Право рассказать правду надо выстрадать!» — так говорил Леонид Михайлович, человек в плаще и шляпе, и, как казалось, без лица, по крайней мере без собственного. То, что называлось Леонидом Михайловичем, было существом особого вида, психологически запрограммированным на собственную правоту и непогрешимость, осознающим свою высочайшую функцию и историческую необходимость своего существования. Вот идеальный образец единения слова и дела: он изрекал истины и вершил суд. Ему сказали, что такое справедливость и он ее оберегал и охранял. И людей он различал по их отношению к этой справедливости. Входя в кабинет, он прежде всего смотрел чей портрет висит на стене и насколько ровно и аккуратно он повешен. Поняв это, хозяева кабинетов приучили себя работать при закрытых форточках, во избежание случайных дуновений ветра, а идеально правильное расположение портрета над столом было отмечено черными точками, чтобы подравнять его можно было быстро и не на глазок. Вскоре леониды михайловичи смотрели только как висит портрет, вопрос «чей» отпал сам собой.

Турусов смотрел на этих стариков и пытался найти хотя бы какое-то внутреннее сходство с Леонидом Михайловичем. Но нет, это были скорее бывшие хозяева кабинетов, не зря же даже на стенах клуба висели три портрета и одна рамка со стеклом, ожидающая властного профиля с риторическим взглядом. Может, внутренне они все еще были готовы подбежать на стук к двери, распахнуть ее, пропустить вперед Леонида Михайловича и шепотком ему в спину кольнуть: «Все у нас отлично, все ровненько, лично с миллиметровочкой проверял!» Страдать они не умели и не хотели, поэтому и права никакого выстрадать не могли, а уж тем более права сказать правду.

— А вот и наш молодой гражданин! — поднял голову товарищ Борис и его умудренный с искоркой хитрецы взгляд впился в Турусова.

Резануло слух это обращеньице «наш гражданин». Турусова передернуло, но в ответ он кивнул.

— А мы вас ждали, — уважительно произнес товарищ Федор. — Вы нам сегодня очень поможете.

В голосе товарища Федора зазвучала такая беспрекословная уверенность, что «молодой гражданин» подумал: уж не на подвиг ли его собираются послать.

— Сегодня ночью на несколько часов здесь остановится очень важный состав, в одном из вагонов которого находится пожалуй самый ценный для нас груз, — снова заговорил товарищ Борис. — Но нам необходима сейчас лишь мизерная его часть под шифром «ТПСБ-1755». С тех пор, а точнее со вчерашнего дня, когда вы появились в нашем клубе, мы все почувствовали к вам огромное доверие и поэтому сегодня ночью доверяем одному изъять нужный ящик и принести его сюда. Практически вы становитесь вкладчиком тайны и та история, которая не в силах повредить нашему народу, которая не в состоянии отнять у него веру в правильность самой истории и справедливость, станет вашим личным достоянием. Соответственно вы сможете распоряжаться ею по своему усмотрению. Хотя вы, должно быть, понимаете огромную разницу между личным и общественным достоянием. Не знаю, как вы, но там, высоко, эту разницу не только понимают, но и чтут. Единственная трудность, ожидающая вас нынче ночью — это сильный туман, всегда сопровождающий появление этого состава. Но вы, кажется, уже неплохо ориентируетесь в городе.

Турусов постарался изобразить на лице нечто вроде благодарности за оказанное доверие. Он хотел выйти из этого старинного зданьица, выйти легко и без продолжения бессомненно интересного разговора.

— В котором часу прибудет состав? — по-деловому спросил он.

— Вероятно, уже прибыл. Но мы вас не торопим, у вас есть время до пяти утра, — мягко произнес товарищ Борис.